(1986)
		Случай в Сибири
!		(А. Башлачев)

		    Am                     Dm   E7  Am
		Когда пою, когда дышу, любви меняю кольца,
		              Dm            E7         Am
		Я на груди своей ношу три звонких колокольца.
		  Dm                              Am
		Они ведут меня вперед и ведают дорожку.
		    Dm           Am           E7            Am
		Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка.

		Пока влюблён, пока пою и пачкаю бумагу
		Я слышу звон. На том стою. А там глядишь - и лягу.
		Бог даст - на том и лягу.

		К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.
		Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.
		Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!
		А он... Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.

		А он мне - пей! - и жег вином. - Кури! - и мы курили.
		Потом на языке одном о разном говорили.
		Потом на языке родном о разном говорили.

		И он сказал: - Держу пари - похожи наши лица,
		Но все же, что ни говори, я - здесь, а ты - в столице.
		Он говорил, трещал по шву: мол, скучно жить в Сибири.
		Вот в Ленинград или в Москву... Он показал бы большинству
		И в том и в этом мире.

		- А здесь чего? Здесь только пьют. Мечи для них бисеры.
		Здесь даже бабы не дают. Сплошной духовный неуют. Коты как кошки, серы.
		- Здесь нет седла, один хомут. Поговорить - да не с кем.
		Ты зря приехал. Не поймут. Не то, что там - на Невском.
		- Ну как тут станешь знаменит - Мечтал он сквозь отрыжку.
		Да что там у тебя звенит? - Какая мелочишка?

		Пока я все это терпел и не спускал ни слова,
		Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.
		Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.
		Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.

		Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.
		Я встал и песне подвязал оборванные крылья.
		И спел свою, сказав себе: - Держись! - играя кулаками.
		А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.

		Хвалил он: - Ловко врезал ты по ихней красной дате.
		И начал вкручивать болты про то, что я - предатель.
		Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.
		Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял.
		Что смог дорисовать рога, что смог дорисовать рога он на моей иконе.

		- Как трудно нам - тебе и мне - шептал он,
		Жить в такой стране и при социализме.
		Он истину топил в говне. За клизмой ставил клизму.
		Тяжелым запахом дыша, меня кусала злая вша, чужая тыловая вша.
		Стучало в сердце. Звон в ушах.
		- Да что там у тебя звенит? И я сказал: - Душа звенит. Обычная душа.

		- Ну ты даешь... Ну ты даешь! Чем ей звенеть?
		Ну ты даешь - Ведь там одна утроба.
		С тобой тут сам звенеть начнешь. И я сказал: - Попробуй!
		Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело.
		Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвенело.
		Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая.
		Да разве можно не любить?
		Вот эту бабу не любить, когда она такая!
		Да разве ж можно не любить? Да разве ж можно хаять?

		Не говорил ему за строй. Ведь сам я - не в строю.
		Да строй - не строй. Ты только строй. А не умеешь строить - пой.
		А не поешь - тогда не плюй.
		Я - не герой. Ты - не слепой. Возьми страну свою.

		Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.
		Но я ловил открытым ртом родное молоко.
		И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца.
		Была дорожка впереди. Звенели колокольца.

		Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,
		В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?!
		Но этого не выношу. И не стираю. И ношу.
		И у любви своей прошу хоть каплю молока.